Окончание: - А.Б. В походе что с собой всегда носили, от чего старались избавиться? Б.З.: В зависимости от времени года: зимой - тёплые вещи, от них не избавлялись… Всегда надо было: что можно, чтоб было с собой. Тёплые вещи, самое необходимое, письма, фотографии… - А.Б. А как часто и о чём вы писали домой? Б.З.: В зависимости тоже от времени - когда как. Письма мои все мать хранила очень и очень бережно. Все письма были сохранены до моего прихода: начиная отсюда, из училища, и всю войну - мать их сохранила. А потом они переезжали: перед переездом письма лежали вверху, на подловке, - эти письма исчезли, несколько писем только сохранились. Письма считались за какой-то амулет, так сказать, письма с дома - старались их сохранять. - А.Б. А вам из дома что писали? Какие вести сообщали? Б.З.: Ну, отец был человек грамотный - он знал, что надо писать, лишнего не писал никогда. Обычно мы получали письмо, всё измаранное цензурой. Я получал письма… - А.Б. Не измаранные? Б.З.: Не, ну иногда там что-то вычеркнуто и всё… Мои письма они тоже все получали, ну, может быть, и не все, которые можно было. Может быть какие-то и не пропускали там, я не знаю… Но так, письма получали… Приказ наркома обороны: «Отправить училище без присвоения званий». Это было в августе месяце 43 года. Был в Кирове кинотеатр «Колизей», деревянное здание такое. Вдруг ни с того, ни с сего курсантов в воскресенье повели какой-то фильм смотреть. А в те времена фильмы ещё немые были, играл тапёр. Ну, смотрим мы, что ты - в кино, в театр попали - радёхоньки. Посмотрели части две, входит комбат: «Встать! Бегом марш»! Выдвинулись мы по этой лестнице деревянной: «Бегом! В расположение училища! Марш»! Мы в училище пришли, а там нас отправили в кино-то специально, чтобы панику не создавать. Там на траве уже разложено: для этого взвода, для этого взвода обмундирование новое. У них всё тоже предусмотрено было, кому чего менять, кому чего не менять. «Переобмундироваться! В столовую бегом марш»! Из столовой пришли: «Обмундирование на себя! Шагом марш»! Она не Театральная площадь называлась, не площадь Конституции, а как-то по-другому. В общем, на эту площадь, где сейчас театр справа, слева - здание политехнического института. Построились. Начальник училища полковник Давыдов зачитывает приказ, чей он уж там - Сталина, не Сталина: «Училище отправить на фронт без присвоения званий». Готовилось наступление на Смоленщине, туда дальше: Москву от опасности освободили, нужны были солдаты. Почти всех отправили, осталась где-то четвёртая часть. Мы прослушали все эти хорошие вести, призывы: «Шагом марш! Вставай страна огромная, вставай на смертный бой. С фашистской силой тёмною». Раз-два - по улице Карла Маркса на вокзал. Никто не знал, родители не знали, кировских всё-таки много было, но как-то разнеслось. Народу на площади много, народ вокруг идёт: «Миленькие! Да спаси вас Бог». Крестили нас, осеняли крестным знаменьем. Большинство в училище были кировские, из области. Пришли на вокзал, а там как селёдок в бочке. Попали мы вместе в один вагон четверо тужинских парней, с которыми призвались в армию. В первый раз нам выдали махорку, потому что в училище её не выдавали. В вагоне мы легли с парнем, с которым мы на одной парте сидели, в школе учились в Шешурге. Я был сыном директора, а он был сыном технички. Друзья мы были - во! (показывает большой палец -А. Б.). Фамилия его интересная была - Иордан Владимир Николаевич. Потом я и с отцом его познакомился: когда в 1925 году его мама техничкой клуба сельского была, прижал её зав. клубом Николай Станиславович Иордан, ссыльный из Ленинграда, и сделал ей сына. Вот с этим Вовкой мы дружили всю жизнь и до сих пор переписываемся - живы остались… Забрались мы в угол на второй этаж, накурились до дури (раньше ведь не курили), обнялись и со слезами… Тогда восемнадцать нам уже было. Ему в июне исполнилось, а мне в апреле… И вот подъезжаем к Котельничу, нашей станции. Ночь, но мысли о том, чтобы сбежать, удрать - этого абсолютно не было и не могло быть. Ехали мы сутки до Москвы, на другую ночь приехали в Москву - Москвы не видно: всё в затемнении полностью. Сменили нам паровоз и повезли на фронт. Приехали мы ночью через сутки на станцию Нелидово в Калининской области. Выгрузили нас там, всех курсантиков, прикрепили к нам офицеров, уже с фронта. Мы две ночи шли пешком, потому что дороги были плохие, везти не на чем было; шли по грязи, по болотам. Предупредили нас: пойдём только ночью, потому что немцы-разведчики летают и могут обстрелять. Первую ночь прошли - никто в нас не стрелял, днём опять: посидели, полежали - никто не стреляет, и командиры наши осмелели - на следующее утро мы пешком идём по этой разбитой болотной дороге… Вдруг: «Воздух! Воздух!» - налетели на нас немецкие самолёты-«мессера» и - раз! два! Тут у меня был первый урок встречи со смертью. Мой помкомвзвода в училище, Бердников его фамилия - он сам родом откуда-то из Белоруссии, был ранен, находился в госпитале. После его выписали и направили в училище помкомвзвода, поскольку он сержант был уже воевавший. И вот этого Бердникова пуля поразила (мы шли рядом с ним). Ему в голову - насквозь, напролёт. И я его как сейчас запомнил лицо - кровь, мозги текут… Захоронили, закопали в землю - это уже было там под Смоленском, на смоленской территории, лопатами сапёрными яму вырыли на болоте, столб поставили, и мне поручили из консервной банки вырезать звезду… Пятиконечную звезду, да. Установили это и пошли - и с этого времени началось ощущение, что мы на войне. Это было уже утром, да, рассветало, а мы шли. Так мы должны были бы свернут кусты и где-то там сидеть, а тут расслабились офицеры… И наши были командиры, передачи-то ведь ещё не произошло… Командир взвода с нами шёл, Гусев был такой, лейтенант или старший ли лейтенант… Сначала, когда мы прибыли, готовилось наступление. Попал я в 184-ю Духовщинскую Краснознамённую орденов Кутузова, Суворова стрелковую дивизию. Командир дивизии - Городовиков, племянник Оки Городовикова, Баасан Бадминович такой был. Калмык, у нас он был командир дивизии, полковник. Нас уже передали и расформировали: кого - сюда, кого - туда. И вот перед первым наступлением я оказался за пулемётом. Немцы узнали, что мы будем наступать, и они решили осуществить контрнаступление, чтобы сорвать наши планы. Мы их знали планы, они знали наши планы… И вот накануне нашего наступления, нет - в этот же день мы должны были наступать, они перед наступлением открыли страшнейший огонь по передовой. Это тоже было, так сказать, первое моё крещение огнём… Я не помню, как так всё это получилось, только через какое-то время, уже наши ушли вперёд, я очнулся - лежу на бруствере… Солнышко. Тихо кругом… То ли я на этом свете, то ли на том - ничего не слышу абсолютно, вижу, что солнышко и кругом никого нету. Потом уже очнулся: неподалёку от меня девушка-санитарка на коленях ползает: «Миленький, - говорит, - ты живой?! А ведь мы тебя уже закапывать хотели»! Контузило. Завалило землёй. Откопали меня и положили на бруствер, а сами ушли вперед. А она вот тут около меня и не знает, что делать. Тяжёлая сильная контузия была - отправили меня в санбат. В санбате я покантовался недели две, может больше. Там ничего не слышал сначала, а потом слух понемногу стал восстанавливаться, и меня опять отправили в свою часть, в 294 стрелковый полк 184 стрелковой дивизии. И вот тут уже пошла наступательная операция… Да, первый раз успешно наступали. Потому что готовились, силы прибыли порядочные, укомплектовали все эти подразделения, и наступление пошло удачно. Если бы неудачно, так меня бы в живых бы не было… А так - откопали всё-таки меня… Второй раз с пулемётом был я, уж не буду всё рассказывать, наверно. Узнали, что я в военном училище учился, узнали, что я немецкий язык довольно прилично знал, у меня отец-то был преподавателем немецкого языка, причём один из лучших в области. И вот мне пришлось, когда узнал командир батальона, что я, во-первых, учился в военном училище, а, во-вторых, что я немного «шпрехаю». Ну мало-мальски, мало-мальски. В основном, где что на пальцах, у меня разговорной-то практики большой не было. Хотя понимать я мог, вопрос задать мог, ответить мог. И началось всё с того, что переводчика не оказалось, а нужно было идти в разведку. И он говорит: «Замятин, пойдёшь в разведку переводчиком!» А я говорю: «Какой я переводчик? Во мне ничего нет…» - Захаров, был такой командир батальона… И вот я ходил в разведку, довольно успешно: мы языка приволокли… Он взял к себе в ординарцы … Нет, это уже там, когда началась «Багратион» операция, в 1944 году … Как-то он вот узнал, что я всё-таки учился в военном училище. Документы какие-то у них были тоже там … Он - старый военный. На Дальнем Востоке до войны он был в звании комкор, и пережил очень страшную, трагическую судьбу: его записали во враги народа. Его где-то перед войной, (напьётся когда, рассказывал мне всю историю), его - ну были подлецы-то в армии, что там говорить - в чём-то там обвинили, его арестовали, разжаловали до рядового. Он там сидел в лагерях на Дальнем Востоке … Жена, сын: сын примерно такого же возраста как я - вот, когда я к нему пришёл, он во мне почувствовал какую-то родственную душу, как к сыну относился, рассказывал обо всех этих безобразиях, которые творились тогда. Он, хотя академию не кончал, военное училище и все должности эти прошёл, командовал дивизией. Началась война. Он и ещё несколько его друзей стали писать во все инстанции письма: «Пошлите нас на войну! Не вину искупать кровью, потому что вины у нас нет никакой перед нашей Родиной: мы честно служили. Но пошлите и вы увидите, что мы - советские люди!» После письма на имя Сталина их несколько человек было отпущено, и они попали в штрафную роту. Наверно, под Смоленском всё ж произошло такое событие. («Штрафбат» смотрели, наверно, кино: вот когда я выступал на этой конференции, я, исходя из всех своих оценок, критиковал этого полковника: что вот человек, который был назначен врагом народа, он доказал, что он не враг народа, и ему доверились) Получилось так, что им была поставлена задача, штрафной роте была поставлена задача - взять неприступную высоту, не могли никак её взять. И он мне рассказывал, что командовали штрафными ротами не штрафники, не было этого - офицеры были обыкновенные… Командир роты этой погиб, наступление затихло. И вдруг узнают в штабе полка, что высота взята. Все: «Как так? Командир погиб! Второй офицер, который там был - погиб. И вдруг высоту взяли! Кто? Как?» Посылает командир полка: «Разберитесь! Доложите мне - кто? Приведите сюда этого человека, который сумел взять эту высоту»! И вот этот, в обмотках - Захаров, раненый в голову, с перевязанной рукой, приходит к командиру полка. Командир полка, когда он был командиром взвода на Дальнем Востоке, был у него в дивизии. Да… Обнялись. Он мне рассказывал, выпивши: он выпить любил - моя задача была: найти выпивку. Вот выпьет и рассказывает мне, как всё это было. И командир полка, его дальневосточник, сказал: «Я сделаю всё, чтобы с вас снять это чёрное пятно»! И вот ему уже, конечно, не комкора, звание генеральское, а присвоили ему звание старшего лейтенанта и сделали его командиром роты. А я когда к нему пришёл, он был уже капитаном. - А.Б. А как вы считаете: он был сильный, хороший комбат? Б.З.: Очень, очень сильный - если бы все такие были! Это был преданный человек, он был честный, умный, грамотный, смелый… И вот, когда мы уже подходили к Восточной Пруссии, на границе с Восточной Пруссией были, он получает письмо от сына. Сын служил на Втором Белорусском фронте командиром стрелковой роты, у нас был Третий Белорусский фронт. И он испросил разрешение на встречу с сыном, чтобы сыну разрешили приехать… А тут он погиб, этот Захаров, погиб. Нет, это было всё ещё до Восточной Пруссии, это было где-то на границе с Литвой… Или ещё даже раньше, пожалуй, ещё раньше: едва ли не в 1944 году - да, это тогда, когда началась операция «Багратион». 1944 год, дай Бог памяти, наверно, осенью: перед началом этой операции он посылает меня на кухню: «Принеси на офицеров батальона завтрак!» Я и связист Карташов - он из Подмосковья, связист в батальоне - мы пошли за завтраком ещё ночью, темно. Утром должно начаться наступление наших - вот это, «багратионовское»… Не успели мы дойти до кухни, немцы открыли страшный шквальный огонь… Они знали, что мы наступать будем: так сказать, упредить наш удар… И вот мы с этим Карташовым: снаряды ложатся, погибнуть-то неохота, видим: воронка! А поверье было у солдат, что второй снаряд в воронку эту не попадает. Мы решили в этой воронке отсидеться - дальше идти нельзя было: всё и по передней части, и по тылам бьют они, обстреливают из всех видов артиллерии. Мы вот сидели… Где-то уже перед рассветом пришли в хозвзвод, получили там всё, что былопложено: в том числе - командирам по бутылке водки перед наступлением. Получили мы этому Захарову бутылку водки, еду. Кухня была вся тоже разбита, жратвы не было. Ну, кое-что взяли: хлеба там, колбасы да смальца. Обратно возвращаемся: в то место, где была землянка батальонная - штаб, вот где я жил с командиром батальона - прямое попадание большого снаряда… Ничего не осталось. Потом после я получаю письмо, вернее, письмо было направлено на имя отца, на капитана Захарова, от сына. Он пишет: «Папа, дорогой, рад, что мы с тобой встретимся! Я получил разрешение, в течение где-нибудь предстоящих десяти дней я к тебе приеду!» - А.Б. Он так и не приехал? Б.З.: Нет. Я сообщил ему, все детали написал… Потом мы с ним даже переписывались: он после войны домой не уехал, потому что мать - жена Захарова - вышла замуж за другого, женой врага народа не хотела быть. И этот, успешно отвоевавший войну - он уже войну окончил майором - где-то из какой-то военной части, то ли из Украины, то ли из Белоруссии, я уже сейчас не помню, я получил от него письмо, когда уже был в Туже. - А.Б. А почему вас на офицерскую должность не поставили? Командир взвода пулемётного… Б.З.: Я не офицер. Ну, я не знаю, как там звание на фронте присваивается. У меня об этом даже и мысли не было. Я на офицерской должности был позднее и должен был стать офицером. Это уже дело было, дело было… на границе с Восточной Пруссией… Командир, нет комсорг батальона, был старший лейтенант Кузьма Невздолин, комсорг батальона, стал Героем Советского Союза: наша дивизия вышла первой на границу с Восточной Пруссией! 184 стрелковая дивизия вышла первой на эту границу, и у нас тогда человек семь, наверно, стало Героями Советского Союза, в том числе - наш кировчанин (на здании рядом с Домом Молодёжи есть мемориальная доска), Костин ему фамилия. Вот он был у нас в дивизии. Он был в дивизии офицер, Героем Советского Союза стал за то, что наша дивизия вышла первой на границу. Тогда Невздолина отправили на учёбу в Военно-Политическую академию как Героя Советского Союза. А мы с ним были очень хорошо знакомы - я был комсоргом в роте. Когда его стали отправлять на учёбу, он порекомендовал меня назначить комсоргом батальона, исполняющим обязанности комсорга батальона, потому что это офицерская должность была, а я был тогда сержант или старший сержант, может быть… Вот я был комсоргом батальона. Это уже было под Кенигсбергом, уже в Восточной Пруссии. Как комсорг батальона я был прикомандирован к командиру роты, чтобы знать где там что, политработник всё-таки! Мы с ним шли по траншее, это было в то время, когда немцы решили выйти из Кенигсберга и соединиться с основными своими силами, которые защищали Берлин, задача им была такая поставлена. И вот там, где-то на западе, на юго-западе от Кенигсберга, мы идём по траншее - пулемёт не работает. Под траншеей узкий лаз и гнездо пулемётное, где установлен пулемёт - не работает! Командир роты, старший лейтенант, говорит мне: «Слушай, Замятин, ты же пулемётчик! Сползай туда, посмотри, почему пулемёт-то не работает». И вот пришлось мне опять вспомнить знания, которые я получил в училище. Пулемёт не работал. Расчёт был, но командир расчёта убит, помощник, который второй номер, ранен. Два солдата сидят, но, что - они ничего не знают в пулемёте. И я разобрал пулемёт, замок заклинило, прочистил его, и пулемёт начал стрелять. И я успешно отражал вот эти атаки за первого номера, за командира отделения, за всех. Они оттуда отступали, они там обречёны были, они были окружены: отсюда и с моря - они на косе были, как там, Куршская коса. И они через этот залив переправлялись и пёрли во что бы то ни стало на соединение. И нас вот здесь и поставили… Не дали мы им прорваться всё-таки, не дали им прорваться… А командир-то роты всё это видел, и в том, что немцам не удалось прорваться на этом участке, была определённая доля заслуги и моя, что мой пулемёт обеспечивал, так сказать, неприступность этого сектора. И он меня представил к награждению Орденом Славы. Во время этой операции я стрелял и был ранен, он это всё видел. Будучи раненным можно было идти на перевязку в санроту, но я продолжал стрелять: будучи раненным не покинул поле боя и обеспечил выполнение боевой задачи. Кстати сказать, а медаль «За Отвагу» я получил, когда ходили мы в разведку, когда немца принесли - это первая была моя награда. А вторая - вот Орден Славы, было это уже в Восточной Пруссии… Вот так вот, и, когда Кенигсберг пал, нас отвели на переформировку. Ну все были грязные, завшивленные - ой! Жуть, что там было! Потом, приходилось ночевать в этих немецких фольварках, в их траншеях - завшивлены все были. Вдруг, это дело было уже где-то 10-11 апреля, у меня как раз день рождения на следующий день после падения Кенигсберга было (Кенигсберг пал 10-ого) - вот я и помню-то эти даты хорошо, вдруг команда: «На помывку!» Самая весёлая кампания - баня у нас: «На помывку!» Готовьтесь, мол, значит… Палатка, там бочка стоит, под бочкой дрова топятся. Бочка нагревается, в другой бочке вода холодная. Вот положено тебе столько-то ковшиков горячей воды, столько-то ковшиков холодной: больше-то нигде не дадут. Хорошо, если есть речка где-нибудь, так окунёшься, а так вот - только тем, что дадут. Главное бельё заменят, и что такое? В бане помылись, заменили обмундирование! А на другое утро - всех на станцию. И повезли нас, сначала мы думали, что Берлин брать, а оказалось, что на Дальний Восток. На окончание войны, 2 мая - были под Москвой, 2 мая, когда Берлин пал. Ночью видели салют в честь падения Берлина. А где-то через неделю, где-то в районе Омска - День Победы. Ох, интересная история с этим делом: ведь, когда нас вывезли с фронта, вывели из траншеи, вывели из боёв, оружие оставили при нас, а патроны предложено было всем сдать: под ответственность командиров рот все патроны должны были быть сданы. Вдруг ночью, где-то там уже под Омском стрельба - это не поймёшь кто: то ли японцы на нас напали, то ли приснилось что-то. Стрельба из ракет, из пистолетов - все стреляют. Оказывается - День Победы, 9 мая. - А.Б. Ну и как? Какие чувства испытывали тогда? Б.З.: О-оо! Ну что, как - на войну ведь едем, уже тут сомнений не было, зачем нас везут. Мы же ведь не знали много: просачивались, конечно, сведения, что едет много на войну людей, понятно, не грибы собирать ехали. Ехал я туда в должности комсорга батальона, исполняющего обязанности комсорга батальона. Правда, в офицерский вагон меня не прикомандировали, поскольку я был всего-навсего старший сержант. Но исполнял обязанности комсорга батальона. Когда приехали на Дальний Восток, вызывает меня начальник политотдела дивизии полковник Кошелев: «Замятин, вот так и так: сдать все дела, какие у тебя есть комсомольские. - Какие у меня дела - всё в сумке полевой! - и готовься, поедешь на учёбу во Владивостокское политическое училище». Когда меня назначали комсоргом батальона, этот Невздолин, который меня посоветовал, сказал, что он договорился с Кошелевым, начальником политотдела дивизии о том, чтобы присвоить мне офицерское звание позднее (с начальником политотдела договорённость есть) Я говорю: «Не поеду!» Он: «Как так, ты же коммунист?! Как ты так не поедешь? Решили тебя послать учиться во Владивостокское политическое училище. Будешь политработником, штатным работником». - «Не поеду!» Поупирался я, поупирался… - А.Б. А почему вы не хотели? Б.З.: Ну навоевался я досыта, наслужился в армии. А потом, комсомольская работа в армии - она такая, не очень интересная. - А.Б. А в чём она состояла? Б.З.: Ну, чтоб хорошо себя вели, чтоб были дисциплинированными солдаты, ведь офицеров-то комсомольцев практически не было, в основном среди солдат все. И любое ЧП, любое неприятное событие - это значит, иди разбирайся, принимай какие-то меры, проводи собрания, пиши отчёты… Вот так вот, в общем я отказался. «Ах, ты так! Ну, свободен!» - и назначил меня старшиной роты… - А.Б. Которой, стрелковой? Б.З.: Стрелковой. А.Б.: Ну и как? Б.З.: Старшиной роты я воевал на Дальнем Востоке. Интервью: Александр Бровцин Расшифровка: Алексей Кощеев, Александр Бровцин Лит. обработка: Александр Бровцин По материалам сайта «Я помню» http://iremember.ru/pulemetchiki/zamyatin-boris-mikhaylovich.html
|
